Сакраментальная фраза «жизнь ставит человека на свое место» произнесена Петром Павловичем Введенским в 1954 году, когда он, прервав объяснение, тихо остановился сзади и некоторое время наблюдал за тем, как я рисую. Эти слова всплыли в памяти много позже, когда был уже закончен художественный институт и я занял в обществе социальное место художника-скульптора. Какое-то время такое исполнение пророчества мне казалось достаточным. Я понимал, что это лишь внешнее выражение настоящего места художника среди других проявлений творческого духа человека, образующих незыблемый метафизический набор — космос культуры. Но каждая ветвь творчества — это тоже космос. Точнее, микрокосм-организм. Со сложно разветвленными органами — эпохами, стилями, методами, манерами, выполняющими необходимые функции в стройности целого, постоянно растущего древа, следующего образу Божию.

И стало ясно, что место определяется точнее: какой метафизической ветке, на каком уровне соответствуют в тот или иной момент-период-жизнь-в-целом творческие состояния души. Так как судьба художника (и вообще судьба) — также организм-микрокосм. Со своей логикой — сплетением разнокачественных проявлений реализации, образующих взлеты и падения. Со своим апогеем и нисхождением. Мы склонны думать, что место творческой судьбы легче определяется извне. Например, судьбы завершенной. Или, по крайней мере, со стороны. Например, другой судьбы. Лишь гениальность обладает верным предчувствием своей судьбы — миссии. Предчувствием неизбежности свершения.

Это предчувствие возникает также в момент создания работы. У меня это ощущение очищения, перехода в мир свободного развития формы и таинственно влекущего пространства. Здесь не имеют значения абсолютные размеры пластики. А сюжет хорош постольку, поскольку помогает совершить приобщение к этому миру. Пространственная качественность бытия становится настоящим содержанием скульптуры или рисунка. Она-то и придает настоящую глубину теме и определяет место художника и в творческой, и в духовной иерархии. Ибо глубина образа недостижима без проникновения в освобождающий, целительный мир формы, без ощущения трансцендентности пространства в композиции и ее подробностях. Отсюда связь этического и эстетического.

В разные периоды своей творческой работы я обращался к разным стилевым особенностям формы. А иногда в один и тот же период к нескольким. Этот ряд не так широк, скорее банален: Леонардо и Микеланджело, античная классика и архаика, онтологическая мистика формы в искусстве Древнего Египта, Г. Мур и фигуративный экспрессионизм, канон в древнерусском искусстве, архетипический символизм в антропологической и христианской тематике (дефиниция наиболее самостоятельной части творчества), реализм XIX века, импрессионизм Менье, Родена и Трубецкого, академическая, штудийная работа с моделью. Обычное частное отражение в индивидуальной капле-биографии океана мирового искусства. Я начинал с изучения-стилизации, с приобщения к соответствующей культуре, с открытия ее обретений и пределов. И каждый раз возвращался к своему внутреннему чувству формы и пространства. Я везде искал черты одного и того же близкого себе состояния образа и следил за его пробуждением в галерее мирового искусства всех времен и народов.

Постепенно стала вырисовываться сравнительная картина стилевых изобразительных возможностей, которые могут вмещать в себя только соответствующее этическое содержание. Связь явлений искусства и вообще культуры — антропоморфна. А в лучшей своей части выстраивается по Воплощенному Подобию — христианское прочтение античного выражения «человек есть мера всех вещей». Человек как явление и идея содержит в себе известный ряд символов, которые увенчиваются символическим значением чела и глаз — средоточием духовного образа. Каждый факт искусства по своим истокам соответствует телесной конкретности, форме чувственности и имеет свой духовный диапазон содержания. В равной степени, касается ли это целой эпохи, какого-либо течения, творческой судьбы или ее части, наконец, отдельного произведения или даже просто художественного приема.

Во-первых, стало понятно, что реалистический портрет не может достигнуть тех высот и глубин духа, так выразить светлую печаль и мудрость, которые мы открываем для себя в лучших образцах ликов древнерусской иконы и фрески. Эти высокие состояния невозможно наблюдать в столь очищенном виде в жизни. Они взяты из внутреннего созерцания и переданы при помощи глубоко пережитого канонического очищения-причащения формы. О лучших образах иконы, фрески и шитья XII–XVII веков я говорю как о высшем, предельно доступном для искусства содержании. Оно выражено состоянием созерцания Смысла жизни, которое достижимо в недолгие высокие мгновенья святости и как бы выходит за физические границы тела, пространства одухотворения мысли и чувства. Однако это содержание имеет телесный символ — глаза. И символ чувственный — зрение. Форма, понятая как плоть, обрекает на внимание к жизни в ее эмоционально-чувственном, умственном бытии. И все-таки это то, что стоит к иконе ближе всего. Реалистический портрет свидетельствует о бесконечной ценности индивидуального содержания личности, образа и подобия Божия. Лицо есть символ искусства портрета во всем его богатстве жанров. Античностью высшая красота воплощена как идея тела. Тело является символом искусства пространства и пластики — скульптуры. Осязание (переживаемое возвышенно) — его чувственный символ. Идея жизни, обожествленная на генетическом уровне, символизируется, в качестве высшего, искусством фаллических культов и изображений.

Система символов культуры может быть очень гибкой и даже индивидуальной. Но она всегда иерархически-антропоморфна. Содержание произведения искусства зависит от темы, предмета изображения и взглядов автора. Но не полностью. Реальное взаимодействие художника с миром проявляется в его отношении к форме и фактуре материала, в чувстве цвета и ритма, пространства и звучания масс, в прикосновении и темпе работы. В благоговении и насилии. Как в технике, так и в жизни. Этот сплав очень характерен и говорит нам о принадлежности произведения к той или иной культуре, об авторстве. Так, например, зыбкость эмоционального восприятия — ценность, даруемая импрессионистической формой. (Которая сама может быть символом различных душевных движений. Символ и символизируемое обратимы, их можно менять местами.) В переживании художественного языка на символическом уровне раскрывается дух работы. Символическое содержание ряда произведений творит динамику творческой биографии, которая находит свое место в антропоморфной иерархии ценностей культуры.

Валерий Евдокимов
(Журнал «Волшебная гора». Москва, 1995, №3)